Сго́рбленному, седому старцу, которому никогда не суждено быть свободным, никогда уж не разгуливать по кремлевским площадям, никогда не бывать в царевом дворце и не собирать, как встарь, около себя народ горячими, словно уголь, палящими сердце словами, – ему, обреченному на смерть в монастырском каземате, древнему столетнему иноку, жаль человечество.
— Валентин Костылев, Иван Грозный
Однажды, обгоняя вереницу трамваев, медленно лязгавших по промерзшим рельсам, я заметил, что на передней площадке каждого из них, на выдвижной скамеечке, рядом с вагоновожатым сидит по одному старцу, сго́рбленному бременем лет со снежными хлопьями седины из-под шапки.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Однажды, обгоняя вереницу трамваев, медленно лязгавших по промерзшим рельсам, я заметил, что на передней площадке каждого из них, на выдвижной скамеечке, рядом с вагоновожатым сидит по одному старцу, сго́рбленному бременем лет со снежными хлопьями седины из-под шапки.
— Сигизмунд Кржижановский, Возвращение Мюнхгаузена
Однажды, обгоняя вереницу трамваев, медленно лязгавших по промерзшим рельсам, я заметил, что на передней площадке каждого из них, на выдвижной скамеечке, рядом с вагоновожатым сидит по одному старцу, сго́рбленному бременем лет со снежными хлопьями седины из-под шапки.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка