Одно время, читая Шопенгауера, он подставил на место его воли – любовь[322], и эта новая философия дня на два, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из жизни взглянул на нее, и оказалась кисе́йною, негреющею одеждой.
— Лев Толстой, Анна Каренина
Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисе́йною юбкою, и остановилась посередине комнаты.
— Лев Толстой, Война и мир
Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисе́йною юбкою, и остановилась посередине комнаты.
— Лев Толстой, Война и мир