Париж просыпается… – с заменой Парижа на Триест, этот пассаж впервые появляется в неопубликованном при жизни этю́де «Джакомо Джойс» (1914); в нем использована также одна из эпифаний (N_XXXIII в нумерации Обера).
— Джеймс Джойс, Улисс
Седые сумерки… все исчезло. – Этот пассаж почти буквально повторяется в этю́де «Джакомо Джойс».
— Джеймс Джойс, Улисс
Вот почему еще желательно бы: что, если это и впрямь настоящий нигилист деревенский, доморощенный отрицатель и мыслитель, не верующий, с высокомерною насмешкой выбравший предмет состязания, не страдавший, не трепетавший вместе с своею жертвою, как предположили мы в нашем этю́де, а с холодным любопытством следивший за ее трепетаниями и корчами, из одной лишь потребности чужого страдания, человеческого унижения, – черт знает, может быть, из ученого наблюдения?
— Федор Достоевский, Дневник писателя
В другом этю́де повествовалось о некоей от глубины души до кончиков ногтей прекрасной даме (биография зачастую лезет, куда ее не просят) – даме, которую машина отдает именно тому, кому отдано и ее сердце, но «он», изволите ли видеть, – не знает этого и никогда не сможет узнать.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
В другом этю́де повествовалось о некоей от глубины души до кончиков ногтей прекрасной даме (биография зачастую лезет, куда ее не просят) – даме, которую машина отдает именно тому, кому отдано и ее сердце, но «он», изволите ли видеть, – не знает этого и никогда не сможет узнать.
— Сигизмунд Кржижановский, Клуб убийц Букв