Ча́га молча сунула ему в руки смолистый забинтованный лентовидным листом корень и шаркнула кремнем о кремень.
Остаток смолистого корня торчал из трещины в бетонном полу, шипело брызжущее искрами крохотное пламя, а Ча́га сидела на корточках и в оцепенении смотрела, как обугливается, разлохмачиваясь, обмотка из влажных лентовидных листьев.
Блаженно щурясь, глядел Ванька на реку, на леса, синеющие за ней, потом ковыльнул в сенцы, забренчал ковшиком и, гукая горлом, стал большими глотками пить воду из липового бочонка, в котором черной головешкой плавала ча́га, -- Ванька прибыл сюда из города с язвой желудка, давно уж ее залечил молоком и настоем чаги, но так к питью этому привык, так поверил в его чудо-силу, что до сих пор потреблял настой вперемешку с брагой и денатуратом, заверяя всех: ни голова, ни брюхо у него не болят и вообще он молодец -- бросил город, душегубку дымную, поправился на природе вон как хорошо и проживет, как его дедушка Архипенко, переселенец с Украины, не меньше ста лет!
Ча́га хорошо помнила, как Стрый и Натлач захватили молодого чужака, который вместо того, чтобы достойно умереть в бою, попытался прикинуться калекой -- говорил, что у него одна нога совсем не ходит.
Ча́га с облегчением опустил топор, от волнения едва не поранил ногу, крикнул обиженно: -- Вот они!