Главное, что меня тронуло (и тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли) – его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, – поспешно перебила она хоте́вшую возражать Долли, – сделал тебе больно, убил тебя.
— Лев Толстой, Анна Каренина
Чувство гнева на жену, не хоте́вшую соблюдать приличий и исполнять единственное поставленное ей условие – не принимать у себя своего любовника, не давало ему покоя.
— Лев Толстой, Анна Каренина
– Разумеется, – перебила она Долли, хоте́вшую возразить, – разумеется, я насильно не удержу его.
— Лев Толстой, Анна Каренина
Публика ахнула, но она тут же выпорхнула из своей смертной ямы и, выбежав на арену, сделала подряд несколько раз то, что на цирковом и балетном языке называется комплиментом… Она собиралась опять взлететь на атласное свое седло, но в это время униформа ловила бегавшую по арене и не хоте́вшую даться в руки лошадь.
— Юрий Олеша, Сборник "Три толстяка"
Он вспомнил великую актрису, хоте́вшую знать, как ей там, в Ташкенте, ставить пьесу о войне, и без самоуничижения подумал, что, как ни старался, все-таки не сумел дать ей почувствовать то, что сам чувствовал сейчас, слушая этого солдата, самого главного на войне человека, который в конечном счете сам за себя решает, как ему быть: лечь или подняться, выстрелить или не выстрелить, побежать или устоять.
— Константин Симонов, Дни и ночи. Двадцать дней без войны