В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничто́жилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога.
— Лев Толстой, Война и мир
Писатель и наблюдал как раз одну из подобных смен, когда от прежних условных людей «как бы удалилось покровительство авторитета, как бы уничто́жилась их официальность» (княжеская, боярская, дворянская) и их место занимали профессиональные политики, деятели науки, денежные дельцы… С беспокойством отмечал он, что никогда в России не считали новую условность – «золотой мешок» – за высшее на земле, что «никогда еще не возносился он на такое место и с таким значением, как в последнее наше время», когда поклонение деньгам и стяжание захватывают все сферы жизни и когда под эгидой этой новой условности наибольший авторитет приобретают промышленники, торговцы, юристы и т. п.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
Все дело заключалось в том, что от прежних «лучших людей» как бы удалилось покровительство авторитета, как бы уничто́жилась их официальность.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничто́жилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога.
— Лев Толстой, Война и мир
Затем я и пишу это и буду всеми силами распространять то, что пишу, и в России и вне ее, чтобы одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела, или уничто́жилась бы моя связь с этими делами, чтобы или посадили меня в тюрьму, где бы я ясно сознавал, что не для меня уже делаются все эти ужасы, или же, что было бы лучше всего (так хорошо, что я и не смею мечтать о таком счастье), надели на меня, так же как на тех двадцать или двенадцать крестьян, саван, колпак и так же столкнули с скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю.
— Лев Толстой, Крейцерова соната