Замечу в скобках, что в той же стате́йке «Русского мира» есть обвинение, прямо направленное на «Гражданин», в том, что в нем будто бы сплошь обвиняют нашу учащуюся молодежь в Петербурге, Москве и в Харькове.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
Некоторые из тех друзей моих, мнением которых я дорожу наиболее, отнеслись к стате́йке этой даже с похвалой, но тоже подтвердили мои сомнения.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
В этом мы совершенно согласны, да ведь главное-то не в том, а в том именно, как уверяет г-н Щербина, что в книге для народа и, по возможности, в каждой стате́йке такой книги надо преследовать разные «отрицательные стороны народа», преследовать их «сатирическою солью и насмешкою, выраженною в образе».
— Федор Достоевский, Записки о русской литературе
В стате́йке говорилось, что в будущей войне немцы, возможно, и не планируют массовое уничтожение людей, что сейчас, подготавливая эту войну, они, может быть, штампуют и штампуют где-то на сверхсекретных подземных заводах вроде бы обыкновенные противогазы.
— Анатолий Иванов, Тени исчезают в полдень
В стате́йке в тонах легкой шутки рассказывалось о наивном чудаке, наивность которого граничит с… Тут «Обозрение», применив фигуру умолчания, заканчивало назидательным изречением забытого португальского философа, которое должно вразумить и обуздать всех социально опасных беспочвенных мечтателей и фанатиков, ищущих в наш реалистический и трезвый век невозможного и неосуществимого: следовало таинственное изречение, проставленное и в заглавии, с добавлением краткого: «sapienti sat» [87].
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка