Первые дни одноногий гость, вшагнувший своей круглой стеклянной пяткой в жизнь любителя рарите́тов, вел себя скромно и почти добродушно.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Как это всем известно, при посвящении папы над тонзурой избранника сжигают кусок пакли, произнося сакраментальное «sic transit gloria mundi».[3] И вот, как клялся мне хозяин лавки, которому я не имел основания не верить, – во время совершения этой церемонии над Пием, как раз в момент произнесения сакраментальных слов, внезапным ветром унесло кусок пакли, который ему, собирателю рарите́тов, и удалось приобрести за некую сумму: «Синьор может сам убедиться, – раскрыл прахопродавец коробочку, – что пакля обожжена у краев и пахнет гарью».
— Сигизмунд Кржижановский, Возвращение Мюнхгаузена
И вот, как клялся мне хозяин лавки, которому я не имел основания не верить, – во время совершения этой церемонии над Пием, как раз в момент произнесения сакраментальных слов, внезапным ветром унесло кусок пакли, который ему, собирателю рарите́тов, и удалось приобрести за некую сумму: «Синьор может сам убедиться, – раскрыл прахопродавец коробочку, – что пакля обожжена у краев и пахнет гарью».
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Герр Кунц, собственно, вот уже лет двадцать как забросил всякие литературные изыскания и даже помыслы о поэзии, стихах, разысканных и неразысканных пьесах (вне пределов утвержденного Репертуарным советом списка) – но сейчас, возбужденный вином, аплодисментами, поощрением, чувствовал себя самоотверженным разыскателем книжных рарите́тов, записным библиофилом, знатоком… В ушах шуршали пыльные томы архивных бумаг: вот – рукопись… Не то… Тетрадь, заложенная в старый фолиант… Не то… И вдруг – она!
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Первые дни одноногий гость, вшагнувший своей круглой стеклянной пяткой в жизнь любителя рарите́тов, вел себя скромно и почти добродушно.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка