Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пья́ненькой, разве я не страдал?
— Федор Достоевский, Преступление и наказание
лежал пья́ненькой-с, и слышу, говорит моя Соня (безответная она, и голосок у ней такой кроткий… белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели же мне на такое дело пойти?» А уж Дарья Францовна, женщина злонамеренная и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась.
— Федор Достоевский, Преступление и наказание
Ни словечка при этом не вымолвила, хоть бы взглянула, а взяла только наш большой драдедамовый[9] зеленый платок (общий такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им совсем голову и лицо и легла на кровать лицом к стенке, только плечики да тело все вздрагивают… А я, как и давеча, в том же виде лежал-с… И видел я тогда, молодой человек, видел я, как затем Катерина Ивановна, так же ни слова не говоря, подошла к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, встать не хотела, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись… обе… обе… да-с… а я… лежал пья́ненькой-с.
— Федор Достоевский, Преступление и наказание
– Да уж не замерз ли пья́ненькой-то, матушки мои! – пугается старуха. – Лежит, не шелохнется.
— Даниил Мордовцев, Державный плотник