Это важные и неизученные вопросы, причем на последний из них любой физиолог, по всей вероятности, без колебаний ответил бы нет, если бы увидел в Тулоне этого каторжника, когда тот в часы отдыха – часы его размышлений, – сунув в карман конец цепи, чтобы он не волочился, и скрестив руки, сидел на колесе какого-нибудь судового во́рота, мрачный, серьезный, молчаливый, задумчивый – пария закона, гневно взиравший на человека, отве́рженец цивилизации, сурово взиравший на небо.
— Виктор Гюго, Отверженные
Арестант сам знает, что он арестант, отве́рженец, и знает свое место перед начальником; но никакими клеймами, никакими кандалами не заставишь забыть его, что он человек.
— Федор Достоевский, Записки из Мертвого дома. Рассказы
Кроме врожденного благоговения к великому дню, арестант бессознательно ощущал, что он этим соблюдением праздника как будто соприкасается со всем миром, что не совсем же он, стало быть, отве́рженец, погибший человек, ломоть отрезанный, что и в остроге то же, что у людей.
— Федор Достоевский, Записки из Мертвого дома. Рассказы
Кроме того, он знает очень хорошо, что он всеобщий отве́рженец, что суеверный страх везде встречает и провожает его, и нельзя ручаться, чтоб это не имело на него влияния, не усиливало в нем его ярости, его звериных наклонностей.
— Федор Достоевский, Записки из Мертвого дома. Рассказы