Тогда он услышал, как его вновь озло́бившаяся душа испускает во мраке глухое рычание.
— Виктор Гюго, Отверженные
Там ее угрюмо встречала мать, озло́бившаяся от всех пережитых несчастий, сурово совала ей кусок хлеба с сыром или луковицу чесноку, если это находилось в кухне, да присоединяла иногда к скудному ужину несколько бранных слов.
— Валерий Брюсов, Моцарт
И вот эта, столь любящая покой дама, даже до чесания пяток возлюбившая его, озло́бившаяся, наконец, на то, что лишь у ней, у ней лишь одной нет никогда покоя, потому что всё кругом нее в беспорядке и требует ее беспрерывного присутствия и внимания, – эта дама вскакивает наконец с постели, хватает хворостину и сечет, сечет собственного ребенка, неутолимо, ненасытно, злорадно, так что «страшно было глядеть», как показывает прислуга, и за что, из-за чего: за то, что мальчик принес голодной маленькой сестре (страдающей падучей болезнию) из кухни немного картофелю, то есть сечет его за хорошее чувство, за то, что не развратилось и не очерствело еще сердце ребенка.
— Федор Достоевский, Дневник писателя