Это-то меня и сгубило, потому что в грязи я утешал себя тем, что в другое время бываю герой, а герой прикрывал собой грязь: обыкнове́нному, дескать, человеку стыдно грязниться, а герой слишком высок, чтоб совсем загрязниться, следственно, можно грязниться.
— Федор Достоевский, Записки из Мертвого дома. Рассказы
Тут-то бы и стараться ничего не замечать, как будто все по-обыкнове́нному, а она… И я смутно почувствовал, что она дорого мне за все это заплатит.
— Федор Достоевский, Записки из Мертвого дома. Рассказы
Это наивное раздвоение ребенка и размышляющей женщины, эта детская и в высшей степени правдивая жажда истины и справедливости и непоколебимая вера в свои стремления – все это освещало ее лицо каким-то прекрасным светом искренности, придавало ему какую-то высшую, духовную красоту, и вы начинали понимать, что не так скоро можно исчерпать все значение этой красоты, которая не поддается вся сразу каждому обыкнове́нному, безучастному взгляду.
— Федор Достоевский, Униженные и оскорбленные
Лягушки принадлежали к одному обыкнове́нному виду, но отличались бледностью и нежностью кожи.
— Сборник, Скоморошины
Не раз был бит ими, не раз напаиван ими шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкнове́нному человеку давно бы заслужила Сибирь.
— Лев Толстой, Война и мир