У одних находились в руках гусли, у других – чаши, полные фимиама, а играл из них только один, все же прочие были охвачены восторгом, оберну́вши лик к Сидящему, которому возносили хвалу, и все члены их были вывернуты точно так же, как у четырех животных, с тем чтобы каждый мог лицезреть Сидящего, но у старцев искривление туловища выглядело не так по-скотски, а походило на колена священного танца – тому подобно, наверное, плясал Давид перед ковчегом завета, – и, как бы ни было вывернуто тулово, из любого телоположения зеницы старцев, в опровержение всех законов, определяющих устойчивость тела, глядели в одну-единственную сиятельную точку.
— Умберто Эко, Имя розы
Понял Септ – мольбы напрасны: и, оберну́вши лицо к земле, стал он ждать, годы и годы, когда придет к Ахерону та, которой он отдал свой обол мертвых.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Понял Септ – мольбы напрасны: и, оберну́вши лицо к земле, стал он ждать, годы и годы, когда придет к Ахерону та, которой он отдал свой обол мертвых.
— Сигизмунд Кржижановский, Клуб убийц Букв
Понял Септ – мольбы напрасны: и, оберну́вши лицо к земле, стал он ждать, годы и годы, когда придет к Ахерону та, которой он отдал свой обол мертвых.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка