Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не мо́гший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении.
— Лев Толстой, Война и мир
Был тоже один немец, перед которым тогда он очень склонялся, – Фейербах.[15] (Белинский, не мо́гший всю жизнь научиться ни одному иностранному языку, произносил: Фиербах.) О Штраусе[16] говорилось с благоговением.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
(Белинский, не мо́гший всю жизнь научиться ни одному иностранному языку, произносил: Фиербах.) О Штраусе говорилось с благоговением.
— Федор Достоевский, Записки о русской литературе
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не мо́гший иначе, как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивость.
— Лев Толстой, Война и мир
Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не мо́гший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски-благородном и нежном характере Александра.
— Лев Толстой, Война и мир