Наваждение стало еще мучительнее через день, когда он в час сиесты, ни на что не надеясь, проходил мимо дома Фермины Дасы и увидел ее и тетушку, сидящих у дверей под минда́левым деревом; это была точная копия той картины, только на этот раз под открытым небом, которую он увидел через окно комнаты для шитья: девочка обучала чтению тетушку.
— Габриэль Маркес, Любовь во время чумы
И она ушла в дом сменить спицы, оставив молодых людей наедине у дверей дома под минда́левым деревом.
— Габриэль Маркес, Любовь во время чумы
Она видела, как он гарцевал на площадях: попоны его великолепных лошадей были роскошны, как церковное облачение; он был элегантен и ловок, а его ресницы, как у сказочного принца, способны были растопить даже каменное сердце, но она сравнила его с Флорентино Арисой, с таким, каким он оставался в ее памяти, – тощий и несчастный под минда́левым деревом в садике, с книгой стихов на коленях – и не нашла в своем сердце даже тени сомнения.
— Габриэль Маркес, Любовь во время чумы
Однажды зимним днем она стала закрывать балконное окно, чтобы его не разбило ветром, и увидела Флорентино Арису на его скамье в парке под минда́левым деревом, в том же самом перешитом отцовском костюме, с открытою книгою на коленях, но увидела его не таким, каким видела, случайно встретив несколько раз, а каким он был прежде и каким память сохранила его.
— Габриэль Маркес, Любовь во время чумы
Особенно когда Флорентино Ариса стал постоянно вспоминать напоенные меланхолическими стихами былые дни в маленьком парке Евангелий, тайники, в которых прятались письма по дороге в школу, вышивание под минда́левым деревом.
— Габриэль Маркес, Любовь во время чумы