Пусто было на улицах и площадях; лишь изредка мелькал курьер, сидя на облучке закрытой кибитки; по временам шныряли подозрительные лица или гремели мерным звуком цепи и раздавалась заунывная песнь коло́дников: «Будьте жалостливы, милостивы, до нас, до бедных невольников, заключенных, Христа ради!» На всем пути наших цыган встретили они один экипаж: это был рыдван, облупленный временем; его тащили четыре клячи веревочными постромками, а на запятках стояли три высокие лакея в порыжелых сапогах, в шубах из красной собаки и с полинялыми гербовыми тесьмами; из колымаги же проглядывал какой-то господин в бархатной шубе с золотыми кистями, причесанный а la pigeon.[6] Окошки были опущены, вероятно, потому, что не поднимались, и оттого-то грел он себе концы ушей, не закрытые пуклями,[7] то правым, то левым рукавом шубы.
— Иван Лажечников, Ледяной дом. Басурман
Приводят и других коло́дников, становят у могил в виду обоих гробов.
— Даниил Мордовцев, Державный плотник
Мысль, что за этим арестантом есть государево тайное дело, что его непременно нужно сберечь для допросу, а может быть, и для пыток, каким благоволит его предать царское величество, — мысль эта гвоздем засела в голову дежурного каптенармуса, и он суетливо бросился распоряжаться тушением курьезного пожара… Кто-то из коло́дников, по его приказу, утушил огонь полою своего кафтана.
— Семеновский Иавнович, Тайная канцелярия при Петре Великом
Тут хоронили коло́дников из Тайной канцелярии — не было ли между ними скелетов Анны и Андриса Ланге?
— Семеновский Иавнович, Тайная канцелярия при Петре Великом
Эти-то толки и дали содержание «слову и делу», которое не замедлил закричать Камкин… В этом крике он чаял спасения от наказания за прежние и за новое свое преступления: он украл у одного из коло́дников четыре рубля и, жестоко избитый за то палками, ждал розыска.
— Семеновский Иавнович, Тайная канцелярия при Петре Великом