Публика в кинозале (нынче она ревет и гогочет при виде юной парочки, ныряющей в куст, который затем начинает препотешно трястись – так низко пало у нас искусство намека) глядела, не отрываясь от экрана, как любовь Пии и Найяра на фоне озера Дал и льдисто-голубых кашми́рских небес изливала себя в лобызании чашек с розовым кашмирским чаем; у фонтанов в садах Шалимара они прижимались губами к мечу… но теперь, когда триумф Ханифа Азиза достиг апогея, змейка уже не хочет ждать; это она устраивает так, что в зале зажигается свет.
— Салман Рушди, Дети полуночи
За каждую лесенку – змейка… На сорок восемь часов после преждевременной кончины «Кашми́рских любовников» наша семья замкнулась в стенах виллы Букингем: («Забаррикадируйте двери, как-его, – распоряжалась Достопочтенная Матушка. – Если есть слуги индусы, отправьте их домой!»); и Амина даже не решилась пойти на скачки.
— Салман Рушди, Дети полуночи
Кто был самой яркой звездой после «Кашми́рских любовников»?
— Салман Рушди, Дети полуночи
Поползли слухи о заговоре Центрального правительства с целью «деморализовать кашми́рских мусульман», выкрав этот их священный волосок; им противоречили другие: реликвию-де стянули пакистанские провокаторы, чтобы посеять волнения… так ли это было?
— Салман Рушди, Дети полуночи
Голубизна льда, голубизна, повторившаяся через поколение, судьбоносная голубизна кашми́рских небес… но нет надобности продолжать этот ряд.
— Салман Рушди, Дети полуночи