В слабом свете замира́ющего бумажного костра он заметил, как шкаф угрожающе качнулся под напором из передней.
— Григорий Адамов, Тайна двух океанов
Но если б вы, как многие, как Барбес, как Маццини, работали всю жизнь, потому что внутри вашей души раздавался голос, который требовал этой деятельности, которого перекричать не было у вас возможности, потому что он поднимался из глубины оскорбленного сердца, обливающегося кровью при виде притеснения, замира́ющего при виде насилия; если б этот голос был не только в уме и сознании, но в крови, в нервах, и вы, следуя ему, попали бы в действительное столкновение с властью, долю жизни были бы в цепях, скитались бы изгнанником, и вдруг для вас наступила бы заря того дня, который вы ожидали полжизни, – вы бы, как Маццини, на итальянском языке, при громе рукоплесканий говорили бы в Милане на площади открыто слова независимости и братства, не боясь белого мундира и желтых усов.
— Александр Герцен, Кто виноват?
Так шепчет Гриша, глядя в «Скитское покаянье», но слова звучат без участья ума – помыслы мятежного, полного прелестей мира восстают перед ним в обольстительных образах, и таинственный голос несется из глубины замира́ющего сердца… Сладко, соблазнительно он говорит ему: «Помнишь Дуню молодую?..
— Павел Мельников-Печерский, Княжна Тараканова и принцесса Владимирская