Я запомнил только два слова, которые теперь все время мелькали, – «диктату́ра пролетариата».
Теперь, конечно, люди не хотят войны. С чего бы бедняку с фермы хотеть рисковать своей жизнью на войне, если лучшим, что он может получить от этого, будет возвращение на свою ферму целым и невредимым? Естественно, простые люди не хотят войны - ни в России, ни в Англии, ни в Америке, ни в, раз уж на то пошло, Германии. Это понятно. Но, в конце концов, политику определяют лидеры государств, и очень легко повести людей за собой, демократия ли это или фашистская диктату́ра, парламентская или коммунистическая диктату́ра. [...] С правом или без права голоса, люди могут быть легко настроены по указке лидеров. Это легко. Всё, что вам для этого нужно сделать - сказать им, что они подвергаются нападению, и осудить пацифистов за нехватку патриотизма и подвергание страны опасности. Это работает одинаковым образом в любой стране.
Никакая диктату́ра не сможет управлять летающими людьми, потому что у летающего человека будет совсем другая психология.
— Должна быть рабочая диктату́ра.
– Диктату́ра пролетариата, – начинал Васильич, тяжело склонившись над столом, и огненные мурашки пробегали по моей спине.