Гу́се года двадцать три – двадцать четыре, но выглядит она на добрых десять лет старше, жалованье получает ничтожное – из-за своего необъяснимого недуга – и так боится вновь попасть в лапы своего бывшего покровителя, что работает без передышки, кроме как в те часы, когда лежит, уткнувшись головой в бадью, в помойное ведро, в котел, в блюдо, приготовленное к обеду, – словом, в то, что было поблизости, когда ее «схватило».
— Чарльз Диккенс, Холодный дом
Вид, открывающийся из окон этой гостиной – с одной стороны на Кукс-Корт (и даже на кусочек Карситор-стрит), а с другой – на задний двор судебного исполнителя Ковинса, – кажется Гу́се не имеющим себе равных по красоте.
— Чарльз Диккенс, Холодный дом
Тотчас же после этого раздается звон колокольчика на внутренней двери в коридоре, и миссис Снегсби строго внушает Гу́се, под страхом немедленного водворения ее в Тутинг к благодетелю, доложить о прибытии гостей по всем правилам – ни в коем случае не пропустить этой церемонии.
— Чарльз Диккенс, Холодный дом
Ибо, юные друзья мои, – неожиданно обращается он к подмастерьям и Гу́се, приводя их в оцепенелое замешательство, – если лекарь пропишет мне каломель или касторовое масло, я, натурально, имею право спросить: что есть каломель и что есть касторовое масло?
— Чарльз Диккенс, Холодный дом
– «Своей Гу́се», мистер Баккет! – воскликнул мистер Снегсби. – Продолжайте, сэр, продолжайте в том же духе.
— Чарльз Диккенс, Холодный дом