– От ее милости Графи́ни, вашей матери.
— Мервин Пик, Замок Горменгаст
Я говорил о водопадных грохотах европейских центров, о ночах, превращенных в электрический день, о реке автомобилей, дипломатических раутах, спиритических сеансах, модных дамских туалетах, заседаниях Амстердамского Интернационала и выездах английского короля, о модной бостонской религии и восходящих звездах мюзик-холлов, о Черчилле и Чаплине, о… Навстречу моему взгляду сквозь синий туман (печка действительно пошаливала) мелькнуло тающее от восторга лицо слушательницы, но я, не предвидя последствий, продолжал еще и еще; дойдя до описания аудиенции, данной мне императором всероссийским, я поднял глаза… и не увидел графи́ни: кресло ее было пусто.
— Сигизмунд Кржижановский, Возвращение Мюнхгаузена
Кочубея, портрет графи́ни Канкриной, рапиры, трости из бамбука, курильница в виде древней вазы, алебастровая лампа, старая дробь, огромный диван с двумя шкапчиками, два мохнатых щенка, сушеные зайцы, клетка без птиц и разбитое кругленькое зеркало, – приезжай, Николаюшка, и все увидишь собственными глазами.
— Алексей Толстой, Князь Серебряный
Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графи́ни, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиванием головы, остановился подле нее.
— Лев Толстой, Война и мир
– Наташа, Наташа! – слышался из двери испуганный шепот графи́ни Марьи, – папенька спать хочет.
— Лев Толстой, Война и мир