Пока один Nicolas был в опасности, графи́не казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что-то сражаются и что-то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его-то она любила больше, гораздо больше всех своих детей.
— Лев Толстой, Война и мир
И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графи́не, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
— Лев Толстой, Война и мир
Завтра уж надо страдать, а нынче пойти отдохнуть. – И, не сказав больше ничего графи́не Марье, он ушел в маленькую диванную и лег на диван.
— Лев Толстой, Война и мир
При графи́не Пиннеберг был свой двор: барон Кнорр, как мы уже заметили, сделан был гофмаршалом «ее высочества».
— Павел Мельников-Печерский, Княжна Тараканова и принцесса Владимирская
Григоровича) о графи́не Толстой, жене графа Алексея Константиновича Толстого (поэта).
— Алексей Толстой, Князь Серебряный