Он родит Канариса, Квирогу, Пизакане; от него берет начало все великое на земле; им вдохновленный Байрон умирает в Миссолонги, а Мазе в Барселоне; под ногами Мирабо – он трибуна, под ногами Робеспьера – кратер вулкана; его книги; его театр, искусство, наука, литература, философия служат учебником, по которому учится все человечество; у него есть Паскаль, Ренье, Корнель, Декарт, Жан-Жак, Вольтер для каждой минуты, а для веков – Мольер; он заставляет говорить на своем языке все народы, и язык этот становится глаго́лом; он закладывает во все умы идеи прогресса, а выкованные им освободительные теории служат верным оружием для поколения; с 1789 года дух его мыслителей и поэтов почиет на всех героях всех народов.
— Виктор Гюго, Отверженные
Его определение было, впрочем, очень точным – поверхностно точным, во всяком случае, но она все еще пыталась преодолеть удивление, вызванное этим глаго́лом – обижать.Странно было слышать от него это слово.
— Стивен Кинг, Противостояние [=Армагеддон]
В повестях и «Письмах русского путешественника» он отказался от тяжелой книжной конструкции предложения с глаго́лом в конце.
— Николай Карамзин, Бедная Лиза
Как у Болгар местоимения са, се, ся и с нередко ставятся перед глаго́лом (са бореха, се надевах), так и в письменных памятниках нашей древности и в пословичном языке возвратные местоимения предшествуют глаголу: «Беден часто ся озирает вместо озирается; «Коли за друга ся ручаешь вместо ручаешься; Нам ся женить вместо жениться».
— Иван Снегирев, Книга народной мудрости
Ибо в данном случае само провидение говорило устами монарха: вот почему все инстинкты нации преклонились перед этим глаго́лом свыше.
— Петр Чаадаев, Философические письма