И когда из-под оттаявших булыжин города поползла, тискаясь в щели, анемичная желто-зеленая травка, а синие стебли уличных термометров тоже стали длинниться навстречу солнцу, – и я и она, мы перестали прятать друг от друга те простые, но вечные слова, которые по весне вместе с почками, зябко вти́снувшимися в ветви, прорывая тусклую кожуру, лопаются и раскрываются наружу, в мир.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Лежа, с гранями, недвижимо вти́снувшимися меж граней других падших мигов, я видел, как новые и новые их слои все глубже и глубже погребали меня среди заживо мертвых.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
И когда из-под оттаявших булыжин города поползла, тискаясь в щели, анемичная желто-зеленая травка, а синие стебли уличных термометров тоже стали длинниться навстречу солнцу, – и я и она, мы перестали прятать друг от друга те простые, но вечные слова, которые по весне вместе с почками, зябко вти́снувшимися в ветви, прорывая тусклую кожуру, лопаются и раскрываются наружу, в мир.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Лежа, с гранями, недвижимо вти́снувшимися меж граней других падших мигов, я видел, как новые и новые их слои все глубже и глубже погребали меня среди заживо мертвых.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка