И ни тягучее скрипение арб, вереницами потянувшихся на базар, ни бубенцы верблю́жьих караванов, проходивших перед чайханой, ни оглушительные крики погонщиков овечьих гуртов, ни вопли водоносов и лепешечников, высыпавших вдруг сразу и во множестве на дорогу изо всех углов, калиток и переулков, — ничто не могло нарушить их глубокого сна.
— Леонид Соловьев, Повесть о Ходже Насреддине
Кругом во множестве лежали верблюды, насыщая жаркий недвижный воздух едким запахом своего пота; маленький Насреддин, нисколько не боясь верблюдов, пересек площадь, порою совсем скрываясь в желто–пахучих застывших волнах верблю́жьих горбов, порою выныривая из них своей бархатной тюбетейкой с красной кисточкой.
— Леонид Соловьев, Повесть о Ходже Насреддине
Эта стопка из двадцати семи (три счастливых девятки!) верблю́жьих кож, заведенная Потрясателем Вселенной, являлась священным походным троном внука его – Бату-хана.
— Василий Ян, К «последнему морю». Огни на курганах. Юность полководца
Гибкими движениями хищного зверя Бату-хан уселся на желтой стопке верблю́жьих кож и обвел всех внимательным взглядом: никакой тревоги или озабоченности ни у кого на лице не заметил.
— Василий Ян, К «последнему морю». Огни на курганах. Юность полководца
Давно, со времен монгольского нашествия,[209] мирный город Сыгнак не видел в своих узких переулках столько верблю́жьих караванов, столько скачущих во все стороны всадников и торопливо шагающих жителей.
— Василий Ян, Чингисхан. Батый