Когда всем, наконец, начинает становиться подозрительным то совершенство, на которое возвели нас наша новейшая гражданственность и просвещение; когда слышна у всякого какая-то безотчетная жажда быть не тем, чем он есть, может быть, происшедшая от прекрасного источника быть лучше; когда сквозь нелепые крики и опрометчивые проповедования новых, еще темно услышанных идей слышно какое-то всеобщее стремление стать ближе к какой-то желанной середине, найти настоящий закон действий, как в массах, так и отдельно взятых особях; словом, в это именно время «Одиссея» поразит велича́вою патриархальностию древнего быта, простой несложностью общественных пружин, свежестью жизни, непритупленной, младенческою ясностью человека.
— Николай Гоголь, Ревизор
Во всяком случае тема казалась велича́вою и стоявшею далеко выше уровня тогдашних господствовавших понятий – а это-то и соблазняло.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
Во всяком случае, тема казалась велича́вою и стоявшею далеко выше уровня тогдашних господствовавших понятий – а это-то и соблазняло.
— Федор Достоевский, Записки о русской литературе
Минуты через две явился он сам – высокий, сухощавый человек лет за сорок, с острыми глазами, с ученою миною и с велича́вою осанкою.
— Николай Карамзин, Бедная Лиза
Перед детским воображением вставали, оживая, образы прошедшего, и в душу веяло велича́вою грустью и смутным сочувствием к тому, чем жили некогда понурые стены, и романтические тени чужой старины пробегали в юной душе, как пробегают в ветреный день легкие тени облаков по светлой зелени чистого поля.
— Владимир Короленко, Слепой музыкант