Как ни легкомысленно смотрел я тогда на жизнь, как ни глубоко и несокрушимо было в то время в сердце моём убеждение, что важнее всего поэзия... (то есть не стихи, конечно, а та реальная поэзия жизни, та восхитительная действительность, которую стоит выражать хорошими стихами), как ни идеален был я в то время, но я, хотя и довольно смутно, помнил же всё-таки, что у меня в одном узле офицерская ва́точная шинель с капюшоном и старым бобровым воротником, весьма полезная при случае для сохранения моего идеалистического тела; в другом узле что-то тоже нужное; в чемодане дюжина очень недурных настоящих голландских рубашек с мелкими (модными тогда) складками на груди (на той груди, где бьётся ещё юное сердце будущего, — не знаю какого, право, но всё-таки какого-то, какого-то... очень дорогого мне человека!).
— К. Н. Леонтьев, Сдача Керчи в 55-м году, 1887
— На нём был картуз неопределённой формы и синяя ва́точная шинель с старым бобровым воротником; черты лица его различить было трудно: причиною тому козырёк, воротник — и сумерки; — казалось, он не торопился домой, а наслаждался чистым воздухом морозного вечера, разливавшего сквозь зимнюю мглу розовые лучи свои по кровлям домов, соблазнительным блистаньем магазинов и кондитерских; порою подняв глаза кверху с истинно поэтическим умиленьем, сталкивался он с какой-нибудь розовой шляпкой и смутившись извинялся; коварная розовая шляпка сердилась, — потом заглядывала ему под картуз и, пройдя несколько шагов, оборачивалась, как будто ожидая вторичного извинения; напрасно!
— М. Ю. Лермонтов, Княгиня Лиговская, 1838