С лихорадочным возбуждением он стал всматриваться в четыре строчки, отпечатавшиеся на бюва́ре; опрокинутые отпечатки букв образовывали какую-то причудливую вязь, лишенную, казалось, всякого смысла.
— Виктор Гюго, Отверженные
Стул, на который он тяжело опустился, стоял перед зеркалом, роковым для него и таким спасительным для Мариуса, – здесь он прочел перевернутый отпечаток письма на бюва́ре Козетты.
— Виктор Гюго, Отверженные
Омерзительная старая дева, пытаясь скрыть болезненное любопытство под маской приторного доброхотства, опиралась на свой тощий, как трость, зонтик (крупа только что прекратилась, бочком выскользнуло холодное, мокрое солнце), а Долли, в расстёгнутом, несмотря на гнилую стужу, коричневом пальто, стояла, прижимая к животу двухэтажную постройку из нескольких книг на бюва́ре (так у них было в моде носить учебники); её розовые колени виднелись между краем юбки и неуклюжими голенищами длинных резиновых сапог, и придурковатая, растерянная улыбочка то появлялась, то погнала на её курносом лице, которое — может быть вследствие бледного зимнего света — казалось почти некрасивым, вроде как у простенькой немецкой Mägdelein[86]; и вот так она стояла и старалась справиться с вопросами мисс Восток: «А где твоя мама, милая?
— Владимир Набоков, Лолита
Стопочка бумаги лежала в сером кожаном бюва́ре с золотыми буквами «М.Р.».
— Вениамин Каверин, Два капитана