«Папа с крылышками», – пролепетал ребенок, – и Глафира Львовна вдвое заплакала, восклицая: «О, небесная простота!» А дело было очень просто: на потолке, по давно прошедшей моде, был представлен амур, дрягавший ногами и крыльями и завязывавший какой-то бант у черного железного крюка, на котором висела люстра. – Дуня была на верху счастия; она на Глафиру Львовну смотрела как на ангела; ее благодарность была без малейшей примеси какого бы то ни было неприязненного чувства; она даже не обижалась тем, что дочь отучали быть дочерью; она видела ее в кружевах, она видела ее в ба́рских покоях – и только говорила: «Да отчего это моя Любонька уродилась такая хорошая, – кажись, ей и нельзя надеть другого платьица; красавица будет!» Дуня обходила все монастыри и везде служила заздравные молебны о доброй барыне.
— Александр Герцен, Кто виноват?
Проезжали мимо куаферов, дантистов, модисток, ба́рских палат.
— Иван Гончаров, Обыкновенная история
Здесь маршалок[1] рассматривает чету, как близорукий мелкую печать, оправляет ее, двумя пальцами легонько снимает с нее пушок, снежинку, одним словом все, что лишнее в ба́рских палатах, и, наконец, провозглашает ставленников из разных народов.
— Иван Лажечников, Ледяной дом. Басурман
Тоже из ба́рских барынь.
— Павел Мельников-Печерский, Княжна Тараканова и принцесса Владимирская
В крестины всей дворне по целковому рублю да по суконному кафтану пожаловал, двести отпускных выдал, ба́рских барынь, которые замуж не угодили, со двора долой.
— Павел Мельников-Печерский, Княжна Тараканова и принцесса Владимирская