Ученый для меня то же, что воин; я даже собираюсь написать прелюбопытную книгу: "О мужестве ученых", начиная с смиренного антиквария или филолога, который каждый день, мало-помалу, впивает в себя все зародыши болезней, грозящих его затворнической жизни, — до химика, который, несмотря на всю свою опытность, никогда не может поручиться, что он выйдет живой из лаборатории; начиная от Плиния-старшего, убитого в сражении с волканом, до Рикмана, застреленного громовым отводом, Дюлона, потерявшего глаз в борьбе с хлором, Парана Дюшателе, проводившего недели по колени в сточных ямах, заражавших весь город, до Александра Гумбольдта, спускавшегося в рудники[210], чтоб испытать на себе действие асфикции, прикладывавшего себе шпа́нские мухи для гальванических опытов, до всех жертв плавиковой, гидрокиануровой кислоты… и уверяю вас, что никого не забуду.
— Владимир Одоевский, Русские ночи