Это сантиментальное сожаление о жертвах похоже на то, как если бы приговорили к смерти кучу народу… всех к посажению на кол, а двух-трех к расстреля́нию… и если бы все посаженные на кол стали оплакивать не себя, а тех, которых расстреляют.
— Михаил Арцыбашев, Санин
Она проснулась ночью, разбуженная бритвой своей убийцы, полоснувшей ее по горлу, увидала яростное лицо над собою; она отбивалась, а та продолжала ее полосовать; она, уж конечно, была убеждена в эти первые, дикие, невозможные минуты, что уже зарезана и смерть неминуема, – да ведь это невыносимо, это горячешный кошмар, только наяву и, стало быть, во сто раз мучительнее; это почти все равно, что смертный приговор привязанному у столба к расстреля́нию и когда на привязанного уже надвинут мешок[147] … Помилуйте, г-н защитник, и этакое истязание вы считаете пустяками!
— Федор Достоевский, Дневник писателя
Тяжело переносить такие потрясения душе человеческой: похоже на то, как бы приговоренного к расстреля́нию вдруг отвязать от столба, подать ему надежду, снять повязку с его глаз, показать ему вновь солнце и – через пять минут вдруг опять повести его привязывать к столбу.
— Федор Достоевский, Дневник писателя