Дальше и дальше – по затоптанному кирпичу улиц, навстречу новой, будто вот-вот рожденной жизни: то, что вчера было просто «снег», стало теперь мириадами чуть приметных, но примечательных льдистых кристаллинок; протертые тряпками окна смотрели осмысленно, как глаза проснувшихся людей; сонмы неприметностей, спрятавшихся и выскользавших всегда из сознания, глянули и выступили наружу из вещей, шагающие вертикали тел, кружения спиц, скольз и скрип полозьев, рванные ветром слова, запрятанные в вату и мех руки, ноги, жесты, игра морщин и бликов – вдруг высвободились, стали зри́мы и внятны.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Было мгновенье, когда Бог и душа попали в пальцы, стали осязаемы и зри́мы, а стакан с недопитым кофе («mehr weis» [47]) представился недосягаемым Идеалом.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Дальше и дальше – по затоптанному кирпичу улиц, навстречу новой, будто вот-вот рожденной жизни: то, что вчера было просто «снег», стало теперь мириадами чуть приметных, но примечательных льдистых кристаллинок; протертые тряпками окна смотрели осмысленно, как глаза проснувшихся людей; сонмы неприметностей, спрятавшихся и выскользавших всегда из сознания, глянули и выступили наружу из вещей, шагающие вертикали тел, кружения спиц, скольз и скрип полозьев, рванные ветром слова, запрятанные в вату и мех руки, ноги, жесты, игра морщин и бликов – вдруг высвободились, стали зри́мы и внятны.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Было мгновенье, когда Бог и душа попали в пальцы, стали осязаемы и зри́мы, а стакан с недопитым кофе («mehr weis» [47]) представился недосягаемым Идеалом.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Темнота и теплота были весомы и зри́мы.
— Юрий Тынянов, Пушкин. Кюхля