— Да, она была моей дочерью, последним и единственным ребенком, вы́жившим из пяти.
— Ричард Блэкмор, Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун
Фаранги-рани была последним и единственным вы́жившим ребенком Кумаридеви, чье появление на свет стоило матери жизни.
— Мэри Маргарет Кей, Дворец ветров
Стражники позаботились об этом, предоставив всем вы́жившим возможность удрать через заднюю дверь – искусный компромисс между осторожностью и справедливостью, который выгоден всем заинтересованным сторонам.
— Терри Пратчетт, Цвет волшебства
Перечитывая ее биографию, можно подумать, что ей было на роду написано всю свою жизнь ухаживать за увечными и больными: она десять лет нянчилась со своим мужем, калекою Скарроном, потом с хромоногим герцогом Мэн, затем услуживала больной королеве Марии Терезии и, наконец, остаток дней провела, ухаживая за одряхлевшим и вы́жившим из ума Людовиком XIV… Не герцогине ла Вальер, но, конечно, маркизе Ментенон приличнее было бы именоваться сестрою милосердия.
— Кондратий Биркин, Временщики и фаворитки
Эти типы, связанные в нашем представлении больше всего с первым десятилетием после революции, однако, написаны в романе с такой злостью, с такой насмешкой над старым миром, что и сейчас невольно протягиваешь нити от этих людишек из романа «Двенадцать стульев» к каким-нибудь вы́жившим из ума керенским, все еще свершающим турне по европам и америкам и разглагольствующим о том, как все было бы хорошо, если бы после февральской революции не последовало Октябрьской.
— Илья Ильф, Двенадцать стульев. Золотой теленок