«Во имя Бога, милостивого, милосердного… – зачин, который он произнес, сложив руки книжечкой, укрепил какую-то его часть, а другую, гораздо большую, смутил, – …слава Аллаху, Господу миров…» – но Гейдельберг никак не шел из головы: там была Ингрид, пусть и недолго, но его Ингрид, и она усмехалась, видя, как он обезьянничает, повернувшись лицом к Мекке; там были его друзья Оскар и Ильзе, анархи́сты; они высмеивали молитву, как и любую форму идеологии – «…Милостивому, Милосердному, Царю в день Суда!» – Гейдельберг, где, кроме медицины и политики, он узнал еще и то, что Индия, как радий, была «открыта» европейцами; даже Оскара переполняло восхищение Васко да Гамой{5}; вот что в конце концов оттолкнуло Адама Азиза от его друзей: их святая вера в то, что его, индийца, каким-то образом изобрели их предки.
— Салман Рушди, Дети полуночи
Основные анархи́сты были, во многих случаях, люди искренно убежденные.
— Федор Достоевский, Записки о русской литературе
– Анархи́сты! – буркнул Чойо Чагас, поднимаясь.
— Иван Ефремов, Час Быка
Я, мать твою, в анархи́сты запишусь.
— Борис Пастернак, Доктор Живаго
После взрыва на минуту наступила там тишина, но потом анархи́сты закричали и затопали пуще прежнего.
— Константин Седых, Даурия