На древках с навершьем-крестом полоскались алые полотнища стя́гов, проплывали хоругви с изображением Георгия Победоносца, мелькали рыжие бунчуки, напоминающие Захарию туги монголов.
— Исай Калашников, Жестокий век
Затиснутый в толпе, я долго наблюдал этот кричащий свои боевые крики, веющий алым оперением стя́гов и лент, с трехгранью гигантского клюва, готового склевать все звезды неба, как мелкую крупу, с тем чтобы бросить в него горсти алых пятиконечий, – этот исполненный великого гнева от полюса к полюсу простерший готовые к взлету крылья, – праздник, который вдруг разбудил во мне одну легенду, незадолго до того отысканную мною в одном из московских книгохранилищ, но тотчас же забытую в быстрой смене дней и дел.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Затиснутый в толпе, я долго наблюдал этот кричащий свои боевые крики, веющий алым оперением стя́гов и лент, с трехгранью гигантского клюва, готового склевать все звезды неба, как мелкую крупу, с тем чтобы бросить в него горсти алых пятиконечий, – этот исполненный великого гнева от полюса к полюсу простерший готовые к взлету крылья, – праздник, который вдруг разбудил во мне одну легенду, незадолго до того отысканную мною в одном из московских книгохранилищ, но тотчас же забытую в быстрой смене дней и дел.
— Сигизмунд Кржижановский, Возвращение Мюнхгаузена
Затиснутый в толпе, я долго наблюдал этот кричащий свои боевые крики, веющий алым оперением стя́гов и лент, с трехгранью гигантского клюва, готового склевать все звезды неба, как мелкую крупу, с тем чтобы бросить в него горсти алых пятиконечий, – этот исполненный великого гнева от полюса к полюсу простерший готовые к взлету крылья, – праздник, который вдруг разбудил во мне одну легенду, незадолго до того отысканную мною в одном из московских книгохранилищ, но тотчас же забытую в быстрой смене дней и дел.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка