Ответ на этот вопрос был бы совершенно ясен, если бы петербургское правительство сколько-нибудь догадывалось бы о своем национа́льном призвании, если б этот тупой и мертвящий деспотизм мог ужиться с какою-нибудь человеческою мыслию.
— Александр Герцен, Кто виноват?
С другой стороны, я понимаю и то, что чрезвычайно приятно (о, многим, многим!) встать посреди собрания, где всё кругом, дамы, кавалеры и даже начальство так сладки в речах, так учтивы и равны со всеми, что как будто и в самом деле в Европе, – встать посреди этих европейцев и вдруг что-нибудь гаркнуть на чистейшем национа́льном наречии, – свистнуть кому-нибудь оплеуху, отмочить пакость девушке и вообще тут же среди залы нагадить: «Вот, дескать, вам за двухсотлетний европеизм, а мы вот они, все как были, никуда не исчезли!» Это приятно.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
И это в таком важном, великом, в таком роковом и национа́льном нашем вопросе!
— Федор Достоевский, Дневник писателя
Вон — необыкновенно важной, суровой походкой шагает какой-то друз или маронит в национа́льном своем костюме, которого маски известного сорта называют «туркой».
— Всеволод Крестовский, Петербургские трущобы
Два раза в месяц выдавалась прозодежда, выдержанная в национа́льном духе, и раз в полгода – праздничные национальные костюмы: славянам – поддевки и свитки, китайцам – сырцовые кофты, немцам – сюртуки и цилиндры, итальянцам – шелковое белье и лакированные ботинки, н****м – набедренники, украшенные крокодильими зубами и бусами, и т. д.
— Алексей Толстой, Гиперболоид инженера Гарина. Аэлита. Похождения Невзорова, или Ибикус