Словно хор в греческой трагедии, за гро́бом выстроились черные фигуры.
— Донна Тартт, Тайная история
За его гро́бом шли все эти его крестники, сиротки, все те, кому оставлял он свои крохи – жалованье земского врача.
— Николай Гарин-Михайловский, Детство Тёмы
Наследство, оставленное отцом сыну, в физиологическом и гражданском смысле продолжает жизнь отца за гро́бом; тем не менее между ними смерть, – так, как между Римом Юлия Цезаря и Римом Григория VII[138].
— Александр Герцен, Кто виноват?
Трудно сейчас рассказывать о том, как обряжали его в последний путь, как лежал Есенин, вынутый из петли, с развившимися внезапно кудрями, с судорожно согнутой рукой, как искали в номере, во что бы его одеть (вещи были все опечатаны), и как пришлось писать расписку от имени Союза писателей на взятую для тела простыню, как в этой простыне несли мы его тело во двор, чтобы положить его там на мерзлые дровни, и как на следующий день происходило последнее возвращение Сергея Есенина из Ленинграда в Москву, как Ионов и Садофьев говорили над гро́бом в вагоне о том, что такие поэты рождаются раз в столетие и что с его смертью в каждом из нас умерла какая-то лучшая наша частица.
— Сергей Есенин, Я, Есенин Сергей…
Пускай Московия будет моим гро́бом, лишь бы над этим гро́бом поставил я себе памятник, которому некогда просвещенные народы придут удивляться!
— Иван Лажечников, Ледяной дом. Басурман