Да вас трое; да кроме того троим — мне, Юзичу и Гре́чке — двойной слам следует, — убеждал его умоляющим голосом Пахом Борисыч.
— Всеволод Крестовский, Петербургские трущобы
— Гре́чке за то, что осмелился меня за ворот схватить — вовсе сламу не полагается; вперед наука! — порешил Сергей Антоныч.
— Всеволод Крестовский, Петербургские трущобы
— Вот, брат, тебе и манер мой! — сказал блаженный на прощанье Гре́чке. — Расчухал теперь, в чем она штука-то?
— Всеволод Крестовский, Петербургские трущобы
Молодой человек был очень силен; хотя Фомушка, не говоря уже о Гре́чке, быть может, был и гораздо посильнее его, так что справиться с чудным гостем для него не считалось бы особенно мудрою задачею, но он безусловно покорился теперь его воле, потому, во-первых, что перед ним замертво лежал уже на земле его товарищ, а, во-вторых, это спокойствие, решимость и находчивость молодого человека в столь критическую минуту и наконец эти загадочные появления и поступки его в трущобном мире – в глазах блаженного невольно окружили теперь его личность каким-то внушающим почтительность ореолом.
— Всеволод Крестовский, Петербургские трущобы
Или нет: я сам пойду туда, а вы обождите здесь! – промолвил офицер, обращаясь к Гре́чке и Китаю, за исключением которых все трое поспешно удалились из коридора.
— Всеволод Крестовский, Петербургские трущобы