И опять она заплакала го́рче прежнего.
— Лев Толстой, Война и мир
Презрение и ненависть, тоска и любовь, гнев и смех, горький, как полынь, – вот чем до краев была налита поднесенная Мне чаша… нет, еще хуже, еще го́рче, еще смертельнее!
— Леонид Андреев, Сборник "Дневник Сатаны"
Таким образом, если б тот вопрос, который поставился у нас выше: удовлетворялся ли поэт стихами своими, в которые облекал свои слезы, и примирялся ли с собою до того спокойствия, которое опять позволяло ему пускаться с легким сердцем в «практичность», или же, напротив того, – примирения бывали лишь моментальные, так что он сам презирал себя, может быть, за позор их, потом мучился еще го́рче и больше, и так во всю жизнь, – если б этот вопрос, повторяю, мог бы быть разрешен в пользу второго предположения, то, уж конечно, тогда мы бы тотчас могли примириться и с «гражданином» Некрасовым, ибо собственные страдания его очистили бы перед нами вполне нашу память о нем.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
– Нет умаления го́рче моего, – проговорили бумажные губы, – и как бы ни была печальна история, принесенная вами, история, которую вы унесете отсюда, будет еще печальнее.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Пришла ночь, а о старике Го́рче ничего не было слышно.
— Алексей Толстой, Князь Серебряный