Он понимает: его неистовая поглощённость тайнами прошлого миновала – ей же вня́тны все его чувства.
— Антония Байетт, Обладать
Мертвому Септу звучали – и шаг звезд, идущих по дальним орбитам, и шорохи букв, копошащихся в свитках папируса, не убранного с пола, были вня́тны и думы Аида, и мысли маленькой Фабы, дочери раба, сидящей вот тут, у его изголовья.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Дальше и дальше – по затоптанному кирпичу улиц, навстречу новой, будто вот-вот рожденной жизни: то, что вчера было просто «снег», стало теперь мириадами чуть приметных, но примечательных льдистых кристаллинок; протертые тряпками окна смотрели осмысленно, как глаза проснувшихся людей; сонмы неприметностей, спрятавшихся и выскользавших всегда из сознания, глянули и выступили наружу из вещей, шагающие вертикали тел, кружения спиц, скольз и скрип полозьев, рванные ветром слова, запрятанные в вату и мех руки, ноги, жесты, игра морщин и бликов – вдруг высвободились, стали зримы и вня́тны.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
Мертвому Септу звучали – и шаг звезд, идущих по дальним орбитам, и шорохи букв, копошащихся в свитках папируса, не убранного с пола, были вня́тны и думы Аида, и мысли маленькой Фабы, дочери раба, сидящей вот тут, у его изголовья.
— Сигизмунд Кржижановский, Клуб убийц Букв
Дальше и дальше – по затоптанному кирпичу улиц, навстречу новой, будто вот-вот рожденной жизни: то, что вчера было просто «снег», стало теперь мириадами чуть приметных, но примечательных льдистых кристаллинок; протертые тряпками окна смотрели осмысленно, как глаза проснувшихся людей; сонмы неприметностей, спрятавшихся и выскользавших всегда из сознания, глянули и выступили наружу из вещей, шагающие вертикали тел, кружения спиц, скольз и скрип полозьев, рванные ветром слова, запрятанные в вату и мех руки, ноги, жесты, игра морщин и бликов – вдруг высвободились, стали зримы и вня́тны.
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка