И если они не ходят уже в наше время в цыганские таборы искать у цыган в их диком своеобразном быте своих мировых идеалов и успокоения на лоне природы от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского – интеллигентного общества, то все равно ударяются в социализм, которого еще не было при Але́ко, ходят с новою верой на другую ниву и работают на ней ревностно, веруя, как и Але́ко, что достигнут в своем фантастическом делании целей своих и счастья не только для себя самого, но и всемирного.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
Але́ко, конечно, еще не умеет правильно высказать тоски своей: у него все это как-то еще отвлеченно, у него лишь тоска по природе, жалоба на светское общество, мировые стремления, плач о потерянной где-то и кем-то правде, которую он никак отыскать не может.
— Федор Достоевский, Дневник писателя
Але́ко и Онегин породили потом множество подобных себе в нашей художественной литературе.
— Федор Достоевский, Записки о русской литературе
В Але́ко Пушкин уже отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца, столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем.
— Федор Достоевский, Записки о русской литературе
А я влюблена – в «Цыган»: в Але́ко, и в Земфиру, и в ту Мариулу, и в того цыгана, и в медведя, и в могилу, и в странные слова, которыми все это рассказано.
— Марина Цветаева, Проза